Банкир - Страница 89

Я потерял дар речи.

— А чтобы исцелить слабость, — продолжала она, — вам нужно просто прекратить давать диуретик и запастись хорошей пищей и простой водой.

Але-оп! — Она торжествующе заулыбалась. — С точки зрения химии, это просто изящно. Слабость вызывается постоянным чрезмерным отделением солей калия, которые необходимы организму для поддержания сил, и лечение заключается в скорейшем восстановлении уровня калия в организме... с помощью солей калия, которые можно купить где угодно.

Я благоговейно внимал. Она наслаждалась своими разоблачениями.

— Перейдем теперь к лошадям с неизлечимыми язвами и нарывами.

И такие были в конюшне, вспомнил я.

— Язвы и нарывы обычно довольно быстро очищаются повязками, пропитанными мазью с антибиотиком. Что ж... к этому времени мы подозревали уже абсолютно все, так что под конец взяли тот крошечный тюбик с мазью, который вы нашли в портфеле Яна Паргеттера, и проверили. И — глядь! — а там никакой не антибиотик.

— А что?

— Кортизоновая мазь.

Она насладилась моей непонятливостью.

— Кортизоновая мазь прекрасно действует на экземы и аллергию, но она не универсальна. Собственно, если вы пораните лошадь, занесете грязь в рану, чтоб она воспалилась, а потом приметесь добросовестно втирать кортизон дважды в день, вы получите чудесную маленькую язвочку, которая никогда не подсохнет. Пока, разумеется, не отошлете лошадь к Кальдеру, который возложит на ваше сокровище руки... вместе с обычным антибиотиком, который и начнет нормальный процесс исцеления.

— Господи милостивый.

— Не мажьте кортизоновой мазью порезы, — сказала Пен. — Многие так делают. Это глупо.

— Не буду, — пылко пообещал я.

Она ухмыльнулась.

— Знаете, тюбики с зубной пастой заполняют с заднего конца. Так что мы внимательно присмотрелись и обнаружили, что конец тюбика был раскручен, а потом вновь запечатан. Очень ловко.

Теперь она, похоже, закончила, и я спросил:

— Это все?

— Это все.

Какое-то время мы размышляли молча.

— Это ответ на кучу вопросов, — наконец сказал я.

— Например?

— Например, почему Кальдер убил Яна Паргеттера. Паргеттер хотел что-то прекратить... может быть, эти проделки с болезнями. Сказал, что с него хватит. Сказал еще, что остановит и Кальдера, и тем, должно быть, подписал свой приговор.

Пен спросила:

— Кальдер вам так и сказал?

— Да, так и сказал, но в тот момент я не понимал, о чем он.

— Интересно, — задумалась она, — почему Ян Паргеттер захотел остановиться? Они явно делили между собой постоянный приличный доход. Кальдер, должно быть, завербовал его Бог знает когда.

— Селен, — сказал я.

— Что?

— Селен — вот почему. Вызывая у лошадей заболевания, а потом исцеляя их, они не рисковали причинить неисправимый вред. По сути, вреда вообще не было. Но селен — это навсегда. Жеребята останутся уродцами. Я догадываюсь, что эту идею Кальдера Паргеттер счел отвратительной. И взбунтовался, возможно, потому, что он все-таки был ветеринаром.

— А Кальдер не захотел расстаться с идеей... и убил.

Я кивнул.

— Кальдер ведь рассчитывал не только на доход, но и на славу. И если бы Джинни каким-то образом не заполучила этот шампунь, он, вполне возможно, достиг бы своего.

— Удивляюсь, как она смогла, — сказала Пен.

— Гм. — Я неловко поерзал на кровати. — Я вспомнил, как звали того работника Кальдера, который напомнил мне Рикки Барнета. Джейсон. Я вспомнил той ночью... в конюшне... забавно, какие штуки проделывает память.

— А что с ним такое? — сочувственно спросила Пен.

— Я вспомнил, как Кальдер говорил, что дает пилюли Джейсону, а тот дает их лошадям. Он имел в виду травяные пилюли. Но когда Яна Паргеттера не стало, Кальдер, должно быть, нашел кого-то другого, чтобы давать лошадям эти двойные капсулы... потому что лошади с такими болячками не переводились у него во дворе и после смерти Яна Паргеттера.

— Наверное, нашел, — безучастно сказала она. — Только...

— Только что?

— Только когда мы в ту субботу обыскивали двор, перед тем, как услышали ваш крик, мы заглядывали в разные стойла, и там почти не было лошадей.

Поместье на этот раз пустовало.

— Могу догадаться, — медленно сказал я, — что Джейсон был слишком занят. Он три месяца или больше проработал в конюшне Оливера, скармливая лошадям яблоки с селеном.

Тут в моем мозгу вспыхнула картинка. Яблоки... Шон, конюх, спешит через двор, размахивая ведром и грызя яблоко. Шон, Джейсон: одно и то же лицо.

— Что такое? — спросила Пен.

— Фотография Рикки Барнета.

— Ах, да.

— Тут говорят, что завтра меня смогут выписать, сказал я, — если уж мне так хочется.

Она вытаращилась на меня с комическим отчаянием.

— Слушайте, что точно у вас сломано?

— Говорят, что в верхнем списке лопатка, ключица, плечевая кость и несколько ребер. Внизу, — пожаловался я, — они запутались. Я не знаю, где в лодыжке помещается столько костей.

— Они их закрепили?

— Бог знает.

— Как вы собираетесь с этим управляться?

— Потихоньку.

— Не дурите, — сказала она. — Оставайтесь здесь, пока не срастется.

— На это могут уйти недели... там еще какие-то дела со связками, или сухожилиями, или я не понял.

— Что еще за дела?

— Да я не вслушивался.

— Тим! — Она вышла из себя. — Да... это до того нудно...

Она подняла глаза к небу и наконец рассмеялась.

— Я принесла вам подарочек из своей аптеки. — Она порылась в сумочке. — Возьмите, с любовью от меня.

Я взял протянутую ею маленькую коробочку и посмотрел на этикетку.

«Окопник». Пен ухмыльнулась.